Неточные совпадения
Ему грезилось в
болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то
страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу.
Так продолжалось до одного
страшного случая: она упала с нашей лестницы, не высоко, всего с трех ступенек, но она выкинула, и
болезнь ее продолжалась почти всю зиму.
По приходе в Англию забылись и
страшные, и опасные минуты, головная и зубная боли прошли, благодаря неожиданно хорошей для тамошнего климата погоде, и мы, прожив там два месяца, пустились далее. Я забыл и думать о своем намерении воротиться, хотя адмирал, узнав о моей
болезни, соглашался было отпустить меня. Вперед, дальше манило новое. Там, в заманчивой дали, было тепло и ревматизмы неведомы.
Зося металась в
страшном бреду и никого не узнавала; доктор сидел у ее изголовья и по секундам отсчитывал ход
болезни, как капитан, который ведет свой корабль среди бушующего моря.
От этой
болезни, со
страшными истерическими припадками, больная временами даже теряла рассудок.
Да,
страшная вещь пролить кровь отца, — кровь родившего, кровь любившего, кровь жизни своей для меня не жалевшего, с детских лет моих моими
болезнями болевшего, всю жизнь за мое счастье страдавшего и лишь моими радостями, моими успехами жившего!
Странно было для Алеши и то, что, несмотря на все несчастие, постигшее бедную женщину, невесту жениха, арестованного по
страшному преступлению, почти в тот самый миг, когда она стала его невестой, несмотря потом на
болезнь и на угрожающее впереди почти неминуемое решение суда, Грушенька все-таки не потеряла прежней своей молодой веселости.
Кажется, идиот на этом тезисе, которому обучили его, и сошел с ума окончательно, хотя, конечно, повлияли на умственное расстройство его и падучая
болезнь, и вся эта
страшная, разразившаяся в их доме катастрофа.
Но впоследствии я с удивлением узнал от специалистов-медиков, что тут никакого нет притворства, что это
страшная женская
болезнь, и кажется, по преимуществу у нас на Руси, свидетельствующая о тяжелой судьбе нашей сельской женщины,
болезнь, происходящая от изнурительных работ слишком вскоре после тяжелых, неправильных, безо всякой медицинской помощи родов; кроме того, от безвыходного горя, от побоев и проч., чего иные женские натуры выносить по общему примеру все-таки не могут.
Холера — это слово, так знакомое теперь в Европе, домашнее в России до того, что какой-то патриотический поэт называет холеру единственной верной союзницей Николая, — раздалось тогда в первый раз на севере. Все трепетало
страшной заразы, подвигавшейся по Волге к Москве. Преувеличенные слухи наполняли ужасом воображение.
Болезнь шла капризно, останавливалась, перескакивала, казалось, обошла Москву, и вдруг грозная весть «Холера в Москве!» — разнеслась по городу.
Болезнь развила в нем
страшную подозрительность, — он теперь не верил даже родной дочери.
Например, нагрузка и выгрузка пароходов, не требующие в России от рабочего исключительного напряжения сил, в Александровске часто представляются для людей истинным мучением; особенной команды, подготовленной и выученной специально для работ на море, нет; каждый раз берутся всё новые люди, и оттого случается нередко наблюдать во время волнения
страшный беспорядок; на пароходе бранятся, выходят из себя, а внизу, на баржах, бьющихся о пароход, стоят и лежат люди с зелеными, искривленными лицами, страдающие от морской
болезни, а около барж плавают утерянные весла.
Но зато какая
страшная, голая, ничем не убранная, откровенная правда в этом деловом торге о цене ночи, в этих десяти мужчинах в — вечер, в этих печатных правилах, изданных отцами города, об употреблении раствора борной кислоты и о содержании себя в чистоте, в еженедельных докторских осмотрах, в скверных
болезнях, на которые смотрят так же легко и шутливо, так же просто и без страдания, как на насморк, в глубоком отвращении этих женщин к мужчинам,таком глубоком, что все они, без исключения, возмещают его лесбийским образом и даже ничуть этого не скрывают.
После этого долго шли разговоры о том, что бабушка к Покрову просила нас приехать и в Покров скончалась, что отец мой именно в Покров видел
страшный и дурной сон и в Покров же получил известие о
болезни своей матери.
И она бросилась на меня с кулаками. Но в эту минуту вдруг раздался пронзительный, нечеловеческий крик. Я взглянул, — Елена, стоявшая как без чувств, вдруг с
страшным, неестественным криком ударилась оземь и билась в
страшных судорогах. Лицо ее исказилось. С ней был припадок пахучей
болезни. Растрепанная девка и женщина снизу подбежали, подняли ее и поспешно понесли наверх.
Эта
страшная кара перешла и на детей заграничных, которые явились на свет с тяжелыми хроническими
болезнями и медленно вымирали от разных нервных страданий, запоя и чахотки.
Сделавшись от
болезни еще нервней и раздражительней, Калинович, наконец, почувствовал к невесте то
страшное физиологическое отвращение, которое скрывать не было уже никаких человеческих сил, и чем бы все это кончилось, — неизвестно!
Он был смущен и тяжело обеспокоен ее сегодняшним напряженным молчанием, и, хотя она ссылалась на головную боль от морской
болезни, он чувствовал за ее словами какое-то горе или тайну. Днем он не приставал к ней с расспросами, думая, что время само покажет и объяснит. Но и теперь, когда он не перешел еще от сна к пошлой мудрости жизни, он безошибочно, где-то в самых темных глубинах души, почувствовал, что сейчас произойдет нечто грубое,
страшное, не повторяющееся никогда вторично в жизни.
Да поможет бог и нам изгладить из сердец наших последние следы того
страшного времени, влияние которого, как наследственная
болезнь, еще долго потом переходило в жизнь нашу от поколения к поколению.
— Я беру женщину, чтоб иметь от ее и моей любви ребенка, в котором должны жить мы оба, она и я! Когда любишь — нет отца, нет матери, есть только любовь, — да живет она вечно! А те, кто грязнит ее, женщины и мужчины, да будут прокляты проклятием бесплодия,
болезней страшных и мучительной смерти…
Декорации писал я у Ажогиных в сарае или на дворе. Мне помогал маляр, или, как он сам называл себя, подрядчик малярных работ, Андрей Иванов, человек лет пятидесяти, высокий, очень худой и бледный, с впалою грудью, с впалыми висками и с синевой под глазами, немножко даже
страшный на вид. Он был болен какою-то изнурительною
болезнью, и каждую осень и весну говорили про него, что он отходит, но он, полежавши, вставал и потом говорил с удивлением: «А я опять не помер!»
Несмотря на
страшный характер моей
болезни, ни ученье мое, ни деревенские удовольствия не прекращались во все время ее продолжения; только и тем и другим, когда припадки ожесточались, я занимался умереннее и мать следила за мной с большим вниманием и не отпускала от себя надолго и далеко.
— Да, да, вы очень несчастны! — вздохнула Марья Константиновна, едва удерживаясь, чтобы не заплакать. — И вас ожидает в будущем
страшное горе! Одинокая старость,
болезни, а потом ответ на
Страшном судилище… Ужасно, ужасно! Теперь сама судьба протягивает вам руку помощи, а вы неразумно отстраняете ее. Венчайтесь, скорее венчайтесь!
произнесла она голосом до того
страшным, что я бросился бежать. Она почти всё время своей
болезни бредила «Фаустом» и матерью своей, которую называла то Мартой, то матерью Гретхен.
Страшнее всех
болезней — горячка, огневица, и заговаривают ее зато не шутливыми, а тяжелыми словами.
Загоскин принужден был приняться за лекарство; но лечился так неправильно, своенравно, так часто переменял методу лечения и самые средства, употребляя их нередко в
страшном излишестве, следуя советам не врачей, что без сомнения леченье ему повредило и придало
болезни силу и важность.
Некоторые простудились, и в том числе больной, который стучит: у него сделалось воспаление легких, и несколько дней можно было думать, что он умрет, и другой умер бы, как утверждал доктор, но его сделала непостижимо живучим, почти бессмертным его
страшная воля, его безумная мечта о дверях, которые должны быть открыты:
болезнь ничего не могла сделать с телом, о котором забыл сам человек.
Григорий усердствовал — потный, ошеломлённый, с мутными глазами и с тяжёлым туманом в голове. Порой чувство личного бытия в нём совершенно исчезало под давлением впечатлений, переживаемых им. Зелёные пятна под мутными глазами на землистых лицах, кости, точно обточенные
болезнью, липкая, пахучая кожа,
страшные судороги едва живых тел — всё это сжимало сердце тоской и вызывало тошноту.
Оправясь от
болезни, Матренушка твердо решилась исполнить данный обет. Верила, что этим только обетом избавилась она от
страшных мук, от грозившей смерти, от адских мучений, которые так щедро сулила ей мать Платонида. Чтение Книги о старчестве, патериков и Лимонаря окончательно утвердили ее в решимости посвятить себя Богу и суровыми подвигами иночества умилосердить прогневанного ее грехопадением Господа… Ад и муки его не выходили из ее памяти…
Здесь, наверху, на ветре, ощущения морской
болезни были не так мучительны, как в душной каюте, и качка хотя и казалась
страшнее, но переносить ее было легче.
Это она. Смерть унесла с собою
страшные следы ее жестокой
болезни. Лицо прояснилось, просветлело, и выражение бесконечного покоя легло на юные черты.
Она не узнавала и его и это доставляло старику
страшное огорчение, но он терпеливо выносил эту пытку созерцания несчастной девушки, в
болезни которой он винил и себя, как потворщика любви между ею и Гречихиным.
К довершению несчастья сын Пашкова, и без того слабый ребенок, простудился и заболел. Эта
болезнь произвела
страшное впечатление на обоих супругов.
— Дни ее сочтены, она в чахотке уже несколько месяцев, какое-то сильное потрясение ускорило неимоверно ход
болезни! — спокойно произнес врач не чувствуя, что режет как ножом сердце выслушавшего этот
страшный приговор Ивана Павловича.
Рыжий глинистый обрыв, баржа, река, чужие, недобрые люди, голод, холод,
болезни — быть может, всего этого нет на самом деле. Вероятно, всё это только снится, — думал татарин. Он чувствовал, что спит, и слышал свой храп… Конечно, он дома, в Симбирской губернии, и стоит ему только назвать жену по имени, как она откликнется; а в соседней комнате мать… Однако, какие бывают
страшные сны! К чему они? Татарин улыбнулся и открыл глаза. Какая это река? Волга?
Разговор шел о здоровье Шатова, о перенесенной им
болезни. Ни тот, ни другой не коснулись ни единым словом столь недавнего,
страшного для них обоих, прошлого. Только при прощании больной крепко, на сколько хватило силы, пожимая правой рукой руку своего друга, левой указал ему на висевший над постелью портрет.
Имея на руках порученную ему больную, он все свои мысли направил к всевозможному разъяснению по данным его науки ее
болезни и столь же возможному если не излечению, то облегчению ее страданий, забывая носимую им в сердце
страшную рану.
Она думала, что сама сойдет с ума, и на самом деле была близка к этому. Действительно, Ирена проснулась в бреду. С ней сделалась сильнейшая горячка, осложнившаяся воспалением мозга. В продолжение двух недель происходила
страшная борьба между наукой и
болезнью, молодостью и смертью.
Хотя
болезнь Григория Лукьяновича, как мы уже заметили, и не разрушила его планов, и враги его: архиепископ Пимен, печатник Иван Михайлович Висковатый, казначей Никита Фуников, Алексей Басманов и сын его Феодор, Афанасий Вяземский — последние трое бывшие любимцы государя — погибли вместе с другими
страшною смертию, обвиненные в сообщничестве с покойным князем Владимиром Андреевичем и в участии в измене Новгорода, но звезда Малюты за время его отсутствия сильно померкла: появился новый любимец — хитрый и умный Борис Годунов, будущий венценосец.
В это пребывание в Москве Елизавета Петровна очень серьезно заболела. У нее сделались
страшные спазмы, от которых она лишилась чувств и жизнь ее была в опасности. Придворные страшно переполошились, но
болезнь хранилась под величайшим секретом. Даже великий князь и великая княгиня узнали о ней только случайно.
Едва она успела оправится от
болезни, как Федор Сергеевич сделал ей беспричинную
страшную сцену ревности, окончившуюся тем, что он ударил ее кинжалом в грудь. Она упала, обливаясь кровью.
Болезнь развивалась со
страшной силой — конец был близок.
А между тем одно известие об обмане, об измене его повергло ее в такую
страшную психическую
болезнь…
Уверенность Якова Потаповича, что княжна выздоровеет, оправдалась; она стала поправляться, но
болезнь положила на нее
страшный отпечаток.
Эгоизм человека, на которого обрушилось несчастье, мешал ей видеть, какой
страшной пытке подвергает она любящего ее безгранично человека, мучаясь и убиваясь при нем о судьбе другого, который явился, хотя невольно, но все же причиной ее тяжкой
болезни.
Мы знаем, какое
страшное употребление сделано было из добытого Фимкой через Кузьму снадобья, и хотя медленное действие зелья заставило Дарью Николаевну прибегнуть к решительной мере, но
болезнь Глафиры Петровны все была последствием отравления ее изделием «немца-аптекаря».
Болезнь эта сделала смерть ее в глазах московских властей вполне естественной. Сплетня, как мы видели, работала сильно, но истину знали только три человека: сама Дарья Николаевна Салтыкова, Афимья и Кузьма Терентьев.
Доктора определили сильнейшую нервную горячку, объявив, что положение очень опасно и что при такой тяжелой форме, вызванной
страшным потрясением не только всей нервной системы, но и мозга, исходов
болезни только два — смерть или сумасшестие.
Пила она много, до потери сознания и
болезни, но и могучий алкоголь не мог вывести ее из железного круга, в середине которого царил
страшный и необыкновенный образ полуребенка, полузверя.
— Да, вот подите, доктор, не случись со мной здесь
болезни, я бы через год подписывал с госпожой Леонтиной Дюпарк брачный контракт. А тут в одну неделю я прозрел, и весь самообман открылся передо мной, вся
страшная глупость, на которую я шел… так, по малодушию и холостой, неопрятной привычке…
Она чистенькая и только догадывается, но не позволяет себе думать о том, что существуют развратные женщины и
болезни —
страшные, позорные
болезни, от которых человек становится несчастным и отвратительным самому себе и стреляется из револьвера, такой молодой и хороший! А сама она летом на кругу носила платье декольте, и когда ходит под ручку, то близко-близко прижимается. Быть может, она уже целовалась с кем-нибудь…